Об авторе: Андреа Дигон (Andrea Deagon) получила степень доктора философии в Duke University в 1984 году. Она изучает средневосточный танец с семнадцати лет, и за долгие годы выступлений в США и других странах накопила огромный опыт. Андреа периодически проводит мастер-классы и семинары. Одна из ее основных целей в последнее десятилетие – объединение академических исследований танца и писательства с ее идеями и представлениями как танцовщицы. На этом принципе и основана данная работа.
***
Когда я впервые начала изучать средневосточный танец в середине семидесятых годов, то, как и все соученицы, очень интересовалась его происхождением. Наши семьи и друзья спрашивали нас, откуда он появился, и, поскольку танец был значительной частью наших жизней, нам тоже хотелось это знать. Но мы слышали очень разные версии и понятия не имели, какой из них верить. Некоторые говорили нам, что беллиденс появился в гаремах султанов, когда сотням жен приходилось соревноваться за внимание мужа. Нам даже говорили, что султаны были слишком жирными и не могли принимать участие в «репродуктивном акте», поэтому главной целью танцовщиц было показать им, что они могли удовлетворить его желаниям. На другом конце спектра были истории о том, что раньше беллиденс был примитивным ритуалом рождения, что старые женщины в беллиденсе показывали молодым, как рожать. Истории все плодились и плодились. Мы слышали, что женщины танцевали на рынках рабов и тем самым набивали себе цену, слышали, что танцовщицы исполняли танцы на свадьбах, чтобы продемонстрировать сексуальные техники, слышали, что беллиденс был танцем богини луны Изиды и уходил далеко во времена фараонов.
Чему верить? В семидесятых годах было так мало доступной информации, что нам приходилось довольствоваться только тем, что есть. Убогими текстами на пластинках авторства студийных писак, ничего не знающих о Среднем Востоке, фантазиями о духовно просветленных танцовщицах или же настоящими исследованиями и наблюдениями, результаты которых столько раз передавались из уст в уста, что до нас доходила полная чушь. Сегодня я оглядываюсь назад и качаю головой: мол, как наивны мы были – но постойте! Эти истории принимаются за правду и по сей день. Кажется, что во всем мире танцовщицы и их зрители до сих пор ищут способы, какими можно объяснить, откуда же пошел этот танец – и в некоторых случаях ищут совсем не в тех местах. Каково происхождение этого интересного и волнующего танца, столь полного смысла? Почему нам так хочется узнать, когда, где и как он появился? И как лучше ответить на эти вопросы?
∞
Когда нами движет нечто прекрасное или ужасное, или крайне для нас важное, мы пытаемся это понять – такова человеческая природа. И один из способов, каким мы понимаем – это поиск или фантазия об истоках, о происхождении явления. Мы чувствуем, что, если мы сможем заглянуть в самое начало, то обнаружим там некую глубочайшую правду – суть, истину, которая позволит быстрее течь реке нашей творческой силы. Наша страсть к поиску вдохновляет нас на самые чудесные открытия и озарения. Вдохновляет нас на изучение происхождения человека, на погружение в таинства клеточной биологии и эволюции, на путешествие к черным дырам, на отыскание самого-самого в глубинах времени и пространства. Наша страсть к поиску направляет нас на пути к философии и религии, от историй навахо о Женщине Перемен (Changing Woman) до семи дней сотворения Яхве, до досократовых исследований земли, воздуха, воды и огня. Поиск истоков того, что нас волнует, крайне важен для нашего понимания мира. Поэтому естественно, что те из нас, для которых средневосточный танец является настоящим сокровищем и которые желают понять тайну этого танца глубже – те из нас должны всегда зрить в корень. Но нам, стремящимся к погружению в древние времена начала, сложно найти там настоящее прошлое. Время – неуловимо, оно проходит и оставляет пустоту. Почти вся история непостижима. Наши предшественники оставили нам материальные источники информации, рисунки, поэмы и рассказы – свидетельства непревзойденной красоты, которые вдохновляют нас и сегодня. Но почти все то, что было ценным и полным смысла тогда, сегодня утрачено. Мы никогда не узнаем имен, не узнаем, чем люди занимали свои дни, не узнаем чувств, надежд и мечтаний тех, кто был до нас. Мы никогда не услышим их песен и не увидим танцев. Если бы мы только могли взглянуть на них такими, какими они были – обычными живыми людьми, как и мы, и такими другими – наверное, нам бы удалось найти исток, к которому стремимся.
Но мы не можем. И в отсутствие наших предшественников мы отклоняемся от пути, который мог бы привести нас к истокам этого древнего танца. Иной раз мы воспринимаем прошлое как нечто более простое, чем настоящее, и воображаем, что настоящее во всей его сложности – это итог развития чего-то более примитивного и целого. Иной раз мы используем прошлое в качестве оправдания нашим современным взглядам и занятиям – мы хотим быть уверены, что наши собственные идеи верны и естественны, поэтому нас так легко отвратить от широкой, сбивающей с толку настоящей истории, мы очень подвержены влиянию исторических мифов. И только когда мы понимаем, что можем заблуждаться, то начинаем по-настоящему исследовать историю этого танца, и создаем с женщинами и мужчинами прошлого – нашими предшественниками - неподдельные, полные трепета отношения.
∞
В Древнем Египте существовало множество историй о происхождении мира. Жрецы Атума говорили, что этот бог появился из первых вод и изверг семя, давшее основу миру. Жрецы Птаха считали, что Птах сказал порождающие слова, которые создали космос. Одна история подчеркивает физическую мощь Атума, могущество его плодородия; другая же обуславливает рождение мира мощью языка и интеллекта. Таковы, по современному представлению, два различных взгляда не только на создание мира, но и на важность сил плодородия и разума. Подобно этим древним мифам, большинство простых историй, рассказывающих о происхождении беллиденса, говорят, по сути, о том, что танец означает сейчас. Некоторые из «мифов о происхождении» делают упор на сексуальности, в них танец выступает средством обольщения. Другие подчеркивают феминный, духовный и выразительный потенциал средневосточного танца.
В шестидесятых и семидесятых годах двадцатого века, когда танец впервые начал распространяться по США, американцы воспринимали его движения преимущественно как сексуальные и обольстительные. Танцовщицы, конечно же, знали, что средневосточный танец вызывает множество эмоций и ассоциаций, не связанных с сексом, но в первую очередь беллиденс ассоциировался у женщин, которые начинали его изучать, с миром чувственности. Некоторые мифы о происхождении беллиденса хорошо это отражают. Желание исторически обосновать обольстительное танцевание женщин привело к появлению историй, в которых говорилось, что танец появился на рынках рабов, в гаремах – как наглядное доказательство совершенной сексуальной техники женщины. Еще один миф, акцентирующий внимание на сексуальности, рассказывает нам, что танец исполнялся проститутками, а, значит, ими и был придуман. Стремление «очистить от грязи» священный женский потенциал танца привело к появлению других мифов. Чтобы оградить беллиденс от всякой патриархальности* и особо указать на чувство свободы, которое испытывают практикующие его женщины, различные истории рассказывают, что танец появился как ритуал рождения или же что танец исполнялся жрицами для их Богини. В этих историях отклоняется версия, что физическое самовыражение женщины, особенно в своей чувственной или связанной с процессом родов ипостаси, происходит исключительно ради мужчины. Подобные мифы признают фальшивыми порнографические изображения соперничающих девушек из гарема, счастливо танцующих рабынь и распутных соблазнительниц, и создают новый образ танцующей женщины: она чувственна и занимается самореализацией. Иногда мифы, в которых содержится установка, что женщина – это главное в беллиденсе, рассказывают нам о танцующих проститутках: храмовые проститутки в этих мифах олицетворяют женское могущество; так, танцующие проститутки, о которых писали Флобер и Кертис, воспринимаются как олицетворение чувственной независимости женщины. Однако все эти мифы не подкрепляются конкретными сведениями о происхождении танца, потому так и называются – мифами.
Многие мифы о происхождении беллиденса, будь то основанные на чувственности или духовности женщины, ее обольстительной силе или самоактуализации, содержат зерно истины: об этом можно утверждать на основании того, как танец исполнялся в недавнем прошлом. Существует множество доказательств, что, например, танец «аккомпанировал» рождению ребенка – и, по сути, являлся своего рода ритуалом рождения, который в 1967 году наблюдала Морокко**. Многие западные путешественники девятнадцатого века становились свидетелями танцевания проституток. Есть доказательства того, что танцы исполнялись и в гаремах (хотя фантазии «соревновательного танцевания», коими грешили американцы в семидесятых годах, так и остались фантазиями – ничем больше). Проблема со всеми этими фактами заключается в том, что они не являются адекватным обоснованием происхождения средневосточного танца. Они – не история. Они – просто факты, которые в сознании людей становятся историей, потому что люди пытаются интерпретировать настоящее, основываясь на мифических образах, которые их привлекают.
∞
Если в истории что-то выглядит просто, значит, это что-то ложно.
Когда ученые девятнадцатого века изучали различные цивилизации, то они представляли, что человеческая история – это ряд этапов от примитивного к сложному. Они считали, что люди прошлого – охотники и собиратели палеолита, земледельцы неолита или современности с их крохотными поселениями – находятся в колыбели цивилизации. Западную же индустриальную цивилизацию – то есть нас – они считали зрелой. Ученые девятнадцатого века говорили, что племенные люди примитивны, себя же считали развитыми и мудрыми.
Сегодня наука мыслит иначе. Антропологи признают, что технологический прогресс не делает человека более разумным или более сложным. Исследуя мудрость аборигенов, они обнаруживают, что мышление в неиндустриальных обществах так же сложно, как и наше собственное. Голоса аборигенов – индейцев, туарегов, жителей Индонезии – впечатляют нас тем, что содержат в себе другую мудрость. И возможно, близится время, когда западный человек признает, что наш путь – далеко не лучший из путей.
Но пока что мы по-прежнему думаем о прошлом как о чем-то простом и примитивном. Мы инстинктивно ищем в прошлом простое – например, односложное объяснение происхождения нашего танца – и мы ищем простое постоянно, набираемся его от учениц, от публики, от знакомых и самих себя. Мы пытаемся объяснить прошлое танца в незамысловатой, линейной манере – если не гаремы, то ритуалы, если не ритуалы, то гаремы.
Но такие простые вещи просто не могут быть истиной. Неужели веками, тысячелетиями на всем Среднем Востоке, в Северной Африке, в Южной Европе и Индии не существовало этого танца до тех пор, пока одной наложнице из гарема, жрице или беременной не вздумалось станцевать, чтобы добиться какой-то цели (удовлетворить султана, выразить почтение богине, родить ребенка)? Ну, и после того, как все получилось, само собой, способ переняли другие наложницы, жрицы и беременные. И несмотря на то, что сегодня наложниц, жриц и танцующих беременных не так много, танец понравился и, словом, прижился.
Согласитесь, что такая гипотеза звучит абсурдно. Это и есть абсурд. Если мы намереваемся обнаружить истоки танца, мы должны смотреть на историю шире – и не думать, что история – это только наложницы и жрицы. Мы должны охватить сознанием огромный, сложный, меняющийся мир, в котором существует множество различных танцев, и понять, что сегодняшний танец не похож на тот, который танцевался в прошлом.
Важно понять, что движения из этого танца практиковались на всем Среднем Востоке, в Северной Африке, в Южной Европе и в Индии, и что так было очень-очень долгое время. «Танец живота» - это выразительный танец, который основан на сложных движениях корпуса – и, по сути, является народным танцем какой-либо местности. Это способ движения, и двигались так многие и во многих местах. Этот танец танцуют люди обоих полов, и дух самовыражения беллиденса, охватывающий столетия и тысячи километров пространства, слишком велик, чтобы существовали какое-то конкретное место и конкретная причина его рождения.
Наверное, сам факт того, что мы говорим о явлении незападной культуры, заставляет нас относиться к нему упрощенчески. Если мы задумаемся о таком же сложном вопросе, но «родном» - например, о происхождении кантри (или, например, русской песни – пр.пер.), то поймем, что перед нами – сложнейший феномен, который нельзя низвести до географической точки или конкретной причины. Каковы «истоки» добывания огня? приготовления пищи? Каково происхождение охоты? Беллиденс стоит в этом же ряду.
∞
С другой стороны, мы признаем, что движения средневосточного танца существуют во многих танцевальных традициях Среднего Востока и Средиземноморья, поэтому можно сосредоточиться на более сложных, но и более четких вопросах, на которые, в отличие от вопроса о «происхождении беллиденса», есть ответы. Один такой вопрос – каково происхождение ракс шарки (сольного исполнительского средневосточного танца, который танцует профессиональная танцовщица на праздниках) – такого, каким мы знаем его сегодня? Возможно, ответив на этот вопрос, мы ответим и всем тем людям, которые интересуются: «А как начался беллиденс?» И в случае с ракс шарки вопрос более понятен и приемлем. Ракс шарки, как рок или джаз, является более четким феноменом, нежели широко распространенное народное искусство средневосточного танца или кантри. Подобным образом можно говорить о том, что у конкретных видов средневосточного танца, например, у танца с платком, мечом или тростью, существуют более четкие привязки ко времени, месту и причине.
Но даже на вопрос о ракс шарки нельзя ответить просто. Любой простой ответ – это скорее миф, чем истина***. Определение происхождения – сложнейший процесс, и ответов в нем столько же, сколько вопросов. Здесь требуется не простое объяснение, а понимание сложных взаимообусловленных связей и причин. Чтобы начать рассказ о ракс шарки, нужно среди прочего рассказать о традиционной роли женщины как профессиональной исполнительницы, о роли такой этнической группы, как гавейзи; о социальных силах, которые влияют на женщину и определяют способ танцевального выражения в частной обстановке и на публике; об экономических и общекультурных факторах, которые привели к появлению феномена клуба Бадии Масабни; о развитии музыки; о пластинках, радио и кино; о влиянии Запада; о подражательстве знаменитым артистам; о ролях женщины в народных исполнительских традициях. Чем лучше мы поймем все это, тем яснее для нас будет, почему на Среднем Востоке появился ракс шарки, и тем дальше мы удалимся от таких профанаций как «гаремы» и «священный танец».
∞
К сожалению, мы не в состоянии четко определить некоторые из самых важных связей между танцем и историей. Например, мы не можем сказать, как в точности танец был связан с ритуалами древности. Из-за того, что до недавнего времени танец не мог быть записан наноситель, и из-за того, что большинство танцовщиц никогда не делали записей о своих танцевальных практиках, мы не знаем, какое отношение беллиденс имел к доисторическому почитанию богинь. По доступным нам древним записям мы знаем, что танец очень часто практиковался во время ритуалов, и что ритуальные танцы в прошлом исполнялись женщинами в группах и изредка по одиночке. Но конкретных описаний этих танцев не существует или же они слишком схематичны. Также мы не можем знать о том, что чувствовала танцующая женщина, во что она верила. Одно ясно: это что-то почти наверняка отличалось от того, что мы себе представляем с нашей западной колокольни.
Когда мы заглядываем в доисторические времена, когда не существовало письменности и реалистичных представлений о человеческом теле, то попадаем в загадку. Мы знаем, что сегодня танец существует и у собирателей, и у охотников, и у земледельцев, знаем, что часто он носит священный или священно-мирской характер. Но сравнения танцев прошлого с современными практиками могут только отчасти пролить свет на то, как все было – и никогда не могут обеспечить нас конкретной информацией. Мы не можем сказать наверняка, что все, что мы считаем беллиденсом, танцевалось древними жрицами в контексте священных ритуалов. Вероятно, это было так; а, если это так и было, то определенно не так, как мы сегодня себе представляем. В любом случае, безотносительно знания и доказательств, мысль о древних священных танцах остается мощнейшим стимулом развития современного беллиденса.
∞
Когда люди спрашивают нас: «Как начинался этот танец?», они ждут ответа, основанного на конкретных фактах – доказуемого четкого ответа. И мы должны постараться им ответить. Мы можем объяснить, что это народный танец Среднего Востока, рассказать им о том, как он стал популярным в качестве исполнительского искусства как на Востоке, так и на Западе. Привязка к факту – хотя фактов-то у нас мало – нужна людям для того, чтобы на основе факта они создавали собственные представления о танце и не пудрили себе мозги «мифами о происхождении» беллиденса. И – что еще важнее – привязка к факту позволяет нам с чистой совестью думать о людях прошлого, чьих жизней мы не знаем и описывать не должны.
В то же время мы как танцовщицы и люди искусства – да и просто люди – способны чувствовать связь с древностью. Танцуя, мы можем рассказывать людям наши собственные истории. И вот здесь мы не должны ставить заслон воображению – мы можем свободно использовать образы танца рождения, танца наложниц, священного ритуала, священной проституции. Наше загадочное прошлое дает нам возможность погружаться в пучину времени и фантазии. Если и не в нашей науке, то в нашем танце мы можем создавать какую угодно истину, какой угодно образ и выступать в любой роли, будь то древняя жрица, сельская красавица, проститутка или королева****.
Сноски
* - Я упоминаю патриархат потому, что «мифы о происхождении беллиденса» как танца обольщения имеют касательство к патриархальной модели: женщины, которые каким-то образом низложены (проститутки, рабыни) должны пользоваться своей сексуальностью, чтобы завоевать расположение мужчины.
** - Morocco, "Giving to the Light: Dancing the Baby into the World." Habibi 15.1 (Winter 1996) 12-13, 32-3.
*** - Например, недавно я услышала такую историю о происхождении женского танца с мечом: во время французской оккупации Египта повстанцам не позволялось носить при себе оружие, поэтому женщины, танцующие для французских солдат, балансировали на голове их мечами – и внезапно убегали прочь, неся трофеи своим мужчинам. Восхитительный образ, но – идеальный образчик мифа: никто и никогда не получил ни одного свидетельства в пользу такой «истории о происхождении». Размышления о феномене женского танцевания с мечом должны основываться не только на визуальных образах, почерпнутых в искусстве и сказках современных путешественников, но и на исследованиях средневосточных мужских танцев с оружием, женских танцев с тростью, средневосточных гендерных отношениях и прочих факторах.
**** - Я признательна Морокко за ее щедрость и готовность поделиться свидетельскими наблюдениями, а также за ее взгляды на танец как сложное общественное и культурное явление; я признательна Пэт Тейлор за ее проницательный и мудрый взгляд на сложность обнаружения артистических и культуральных преемственностей в истории; я признательна Рону Иверсону за его мысли о философии происхождения явления.
| < Предыдущая | Следующая > |
|---|
